Яков Дорожкин doroga@aha.ru осень 1999

Меня зовут Яков Дорожкин. Я врач психиатр-нарколог. До 1998 года мои дела шли неплохо, и частная практика приносила мне достаточно денег, чтобы купить кусок земли под Москвой и начать там строительство большого дома. Грянул август и принёс с собой неожиданные проблемы. Рабочие требовали расчёта по новому валютному курсу, больные же в большинстве своём стали неплатежеспособны, я оказался в долгах и без чёткой перспективы на будущее. Конфликты с рабочими порождали конфликты в семье - нервный срыв приближался. Однажды вечером рабочие назначили встречу для решительного разговора. Я положил на заднее сиденье своей "Оки" восьмизарядное помповое ружьё и, взвизгнув колёсами, поехал к участку. Прибыв на место, я обнаружил, что рабочие уехали, прихватив кое-что из инструмента и одежды. Я вернулся домой и принялся разряжать ружьё. Заряд агрессии и злобы в моей голове был столь силён, что повлиял на координацию движений, и я случайно произвёл выстрел. Сквозь дым я разглядывал округлую дыру в кирпичной стене, в ушах у меня звенело, а перепуганные жена и дети смотрели на меня в дверной проём.

Эхо выстрела звучало в наших головах несколько недель. Мы бросили все начатые и запланированные дела. Мы продали комнату в Москве -единственное, что у нас было, - раздали долги, провели персональную выставку батиков жены в Центральном доме художника и отправились в Непал. Непал был нужен нам с женой, как воздух человеку, страдающему сердечной недостаточностью. "Судорожная духовная одышка" - так бы я назвал наше состояние перед поездкой. Словно собаки, интуитивно находящие нужную целебную травку, мы отправились в путешествие в Непал, и этот ход оказался единственно правильным. Первые несколько дней жена моя плакала и просила увезти её из Непала - такова была шоковая реакция на страну, где нищета и антисанитария так же естественны, как в России водка, матерная ругань и изрытый трещинами асфальт на дорогах. Через несколько дней некто Игорь и Катя, с которыми мы столкнулись в отеле, посоветовали нам посетить заповедник Читван и прогуляться в окрестностях Нагаркота. Они же доверительно сообщили моей жене, что скоро ей станет легче, а ещё чуть позже, к отъезду - ностальгия по Непалу просто-таки замучает. В Читване, плавая на узкой длинной лодке по тихой, почти беззвучной реке, петляющей в джунглях, мы действительно начали расслабляться, позже в Будднатхе, стоя на огромной, словно Земля, белой с жёлтыми разводами ступе, мы смотрели во всевидящие глаза Будды над нашими головами и видели все наши предыдущие страдания и дела совсем по-другому. Наши страсти, планы, успехи и разочарования выглядели теперь как суетливый, иногда смешной и нелепый спектакль в толпе таких же, как мы, танцующих слепых.

Ностальгия по Непалу началась не дома, а гораздо раньше, когда мы ждали самолёта на Москву и жалели, что не остались в этой странной стране хотя бы ещё на пару недель.

С тех пор прошло четыре года. Я по-прежнему врач, но занимаюсь теперь лечением героиновых наркоманов, причём этап психологической реабилитации этих больных проходит в условиях высокогорья. Это означает, что каждую осень и весну, пролечив пациента в Москве, я отправляюсь вместе с ним в странную страну Непал, где почти месяц мы бродим по Гималаям, поднимаемся на высоту 5 -6 тысяч метров над уровнем моря. Мы пробуем понять, что такое радость и что такое - её иллюзия. Мы сравниваем, что мощней и красивее - мутный, тёплый удар в голову от героинового прихода или внезапно высвеченный полной луной среди абсолютной темноты Гималайской ночи сверкающий, недосягаемый Ама-Даблам. Мы сравниваем, какие страдания более оправданны - ломки в камере предварительного заключения в ожидании выкупа размером в 2-5 тысяч долларов или удушье от недостатка кислорода и тянущего к земле рюкзака под стеной Эвереста, с верхушки которого ветер рвёт снежное покрывало. Мы пробуем понять, что в жизни действительно страшно, а что всего-навсего смешно. Вместе с больным мы пробуем увидеть улицы Катманду с их сильными запахами, нескончаемой музыкой, смрадом, торговцами, калеками, рикшами, ресторанами - как чудовищного размера терракотовый жернов с цветными вкраплениями; жернов, который вращает время; жернов, частью которого являются люди, машины, бродяги, министры, собаки, крысы, манго, мелкие бананы, яки на пыльных горных тропинках, монастыри в горах, пиво в ресторанчиках, торгующие гашишем мальчишки, яркие сари женщин и бритые головы монахов. А нам с пациентом, чтобы разглядеть всё это со стороны и уцелеть, нужно всего-навсего держаться поближе к центру жернова, и тогда мы увидим всё сразу и не будем перемолоты его жёстким беспощадным краем, трущимся о край небытия. До поры, до времени.

Ни один из моих пациентов, побывавших в Непале, не вернулся к старой любви - героину. Когда в ноябре 2000 года я собирал вещи перед очередной рабочей поездкой в Непал, мне позвонил старый пациент, Валька, и сказал со вздохом: "Завидую тебе - домой едешь! Привет там всем от меня передавай, Игорю с Катей, Сандре, Милк-Бабе, Свами Аруну, всем..."

Когда-нибудь мы все встретимся в Катманду, я это знаю точно. Не важно, в какой эпохе и на какой планете. Я знаю координаты.